Монтенегро - Страница 22

— Откуда тебе знать?

— Потому что я хорошо их знаю. Они боятся сельву, им придется ходить кругами целую вечность, но они так и не найдут следов.

— Да хоть бы и так... — произнесла Кимари своим нежным голоском. — Несправедливо, что ты берешь на себя нашу вину.

— Я уже сказал, виноват только я, — твердо ответил канарец. — И я даже выбрал те камни, которые собираюсь унести.

— Врешь! — уверенно заявила Аяпель.

— Откуда тебе знать?

— Потому что я тебя знаю.

— Никто не может опознать вора, пока тот не заберется в дом.

— Я прочитала о тебе всё по той яите, которой ты касался.

— А яита не рассказала тебе, насколько я честолюбив? Что ты знаешь о честолюбии или о том, как порой ведут себя люди моей расы? Этого нельзя прочитать ни по какой яите, — с этими словами он раскрыл ладонь и показал самый большой и красивый изумруд, какой смог найти среди развалин хижины. — Вот, посмотри — добавил он с вызовом. — Теперь ты мне веришь?

Возможно, они ему не поверили, но он не оставил им времени для раздумий и сомнений. Нежно поцеловав на прощание обеих, канарец прыгнул в воду и поплыл, отдавшись на волю течения.

Чуть позже, бросив последний взгляд на остров, где был так счастлив на протяжении этого недолгого времени, он ухватился за плывущее бревно и отправился в длинный путь, зная, что никогда не вернется.

Покинув широкое озеро и оказавшись в русле реки, он почувствовал себя одной из тех перепуганных обезьян, которых подземные толчки неожиданно сбросили в воду, и теперь животные, промокшие насквозь, дрожа, словно в горячке, отчаянно цеплялись за плавающие в воде стволы поваленных деревьев, не смея даже подумать, чем же кончится неожиданное и опасное плавание.

С наступлением темноты он присмотрел себе убежище на маленьком пустынном пляже, окруженном густым непроницаемым подлеском. Здесь он внезапно обнаружил, что жалкую набедренную повязку унесла вода, и почувствовал себя несчастнейшим из людей — голым, босым, голодным, безоружным, совершенно потерянным и весьма вероятно преследуемым по пятам разъяренными туземцами, на которых вдруг обрушился гнев неведомых богов безымянного континента.

И в довершение всего ему отчаянно не хватало Кимари и Аяпель.

Любой другой на его месте давно бы сошел с ума от отчаяния, которое всегда охватывает несчастных, заблудившихся в раскаленных песках, вечных льдах или непроходимых джунглях, но канарца Сьенфуэгоса уже ничем нельзя было испугать; напротив, тысячи несчастий закалили его душу, и теперь ему не страшны были никакие невзгоды, ведь он знал, что сможет с ними справиться.

Он снова превратился в бездумное создание, имеющее единственную цель — любой ценой выжить, а для этого он не знал лучшего способа, чем полностью позабыть о своих чувствах и воспоминаниях и сосредоточиться только на том, чтобы избежать голода, диких животных или разъяренных пакабуев, винивших его в разрушении всего, чем они обладали, желающих его уничтожить.

Как бы поступил на его месте добрый друг и учитель, малыш Папепак?

Лучшим оружием Хамелеона всегда было умение становиться невидимым, пока не придет время напасть, а потому первым делом канарец, как прилежный ученик, выкопал в песке яму, забрался в нее и зарылся в песок, покрыв лицо широкими листьями мощного кустарника, чья вонь отпугивала даже насекомых.

Подавив первые приступы тошноты, вызванные жутким смрадом, он пришел к выводу, что к запаху вполне можно привыкнуть, зато теперь он сможет уснуть спокойно, в полной уверенности, что ни один человек его здесь не найдет и ни один зверь не унюхает.

Его разбудил гул голосов.

Уже рассвело, и пакабуи пустились в погоню. Осторожно выглянув из убежища, Сьенфуэгос увидел, как они прошли буквально в двух шагах. Среди преследователей он узнал двоих парнишек, что часто приходили к нему в хижину, чтобы послушать рассказы о Старом Свете.

Они были одеты в широкие балахоны, лица раскрашены белой краской, а сами они грозно размахивали оружием, издавая хриплые воинственные крики. Именно это его и успокоило. Сьенфуэгосу уже не раз приходилось убеждаться на собственном опыте, что в конечном счете столь грозные на первый взгляд вояки не представляют большой опасности.

Сьенфуэгос знал, что в сельве намного опаснее молчаливый воин-одиночка, умеющий прятаться и нападать в самый неожиданный момент. Так что не подлежало сомнению, что пакабуи были всего лишь мирными трудягами и совершенно никудышными воинами.

В чистом поле, в открытом бою с равным им по силе врагом, у них, вероятно, и были бы какие-то шансы на победу; но поймать в лесной чаще ловкую и неуловимую добычу вроде Сьенфуэгоса эта шумная ватага вряд ли сумела бы.

Он пропустил их вперед, а затем углубился в сельву, чтобы поискать ягод и кореньев, которые всегда помогали прокормиться в трудные времена.

Ему повезло: по дороге он наткнулся на игуану, еще не успевшую прийти в себя после того, как катастрофа разрушила ее жилище, и канарец сожрал ее прямо сырой, не испытав ни малейшего отвращения. Затем, прячась в тени папоротников, выбрался на берег реки, помня, что бесконечное терпение всегда было лучшим его помощником.

Он видел, как мимо прошествовали еще два отряда столь же отважных воинов, а спустя три дня имел удовольствие наблюдать, как они возвращаются назад, вверх по течению. Они выглядели совершенно измученными, тяжело дышали, но продолжали распевать воинственные песни. Тем не менее, Сьенфуэгос предпочел дождаться наступления темноты, прежде чем столкнуть в воду бревно и уплыть вниз по течению.